В плену иллюзий
Дневник Любови Васильевны Шапориной – уникальнейший документ и по полноте (с 1920-х по 1960-е), и по откровенности. Своего рода энциклопедия советской жизни, написанная, впрочем, совсем не советским человеком – Шапорина родилась в 1879, дворянка, институтка и т.п. Однако вот жила же в советской стране, да еще в Ленинграде. До сих пор ее имя знали в основном историки искусства: Шапорина стояла у истоков первого в СССР театра марионеток, кроме того, она известна как художница и переводчица. В ее круг входили музыканты, писатели, деятели искусства, судьба сводила ее с Ахматовой, Алексеем Толстым, Шостаковичем... Дневники ее, однако, не заметки о великих, а честный отчет о действительности, перемежаемый размышлениями о судьбах России. Шапорина чрезвычайно внимательна к политике, бесстрашна и нелицеприятна. Важно, что Шапорина при этом почти не рефлектирует – перед нами не столько самоанализ, сколько самоотчет, для стороннего человека вроде бы совершено беспристрастный.
Дневники эти еще долго будут осмысливать – потому что опубликованных документов такого рода у нас чрезвычайно мало. Пока что в нем увидели еще одно свидетельство о блокаде Ленинграда – и это действительно так. Блокада. однако, возможно, самый впечатляющий, но далеко не самый главный сюжет в 1200-страничном двухтомнике. Это еще и история советского быта, рассказ о том, как выживала и трансформировалась интеллигенция. Наконец, история несчастливой женщины: молодость ее была омрачена трагдией – потерей ребенка. Сказать, что жизнь Шапориной в советский период складывалась нелегко – значит ничего не сказать. "Как мучительно всегда быть голодной", "Моя жизнь невероятно трудна", "Денег нет", – такие записи встречаются из года в год, до войны, в блокаду, в послевоенные годы. Шапорина остро чувствовала свою необязательность в советской действительности, которую она не принимала и принимать не хотела, но в которой вынуждена была существовать. Ей нужно было выживать, и поражает эта звериная гибкость, способность порой не то что к двое-, а к трое- и четверомыслию, причудливо сочетавшаяся с нравственным максимализмом и беспощадной честностью - к себе и к действительности.
Публикатор Дневника Валерий Сажин упоминает, что некоторые страницы Шапорина уничтожила – и не обязательно те, что могли представлять собой угрозу ей или ее близким. Попади дневник в руки властей во время оно – и тех записей, что остались, хватило бы, чтобы подвести автора под монастырь. Вот, к примеру: "Россия не может погибнуть, но она должна понести наказание, пока не создаст изнутри свой прочный фашизм". Или: "Что общего между свободными выбрами народа и ЧК?" Известно, что Шапорина вела дневник всю жизнь, но сохранился он далеко не за все годы. Было в нем нечто, что автор никоим образом не хотел сохранить не только для истории, но и для себя лично.
Вдаваться в предположения бессмысленно, но в Дневнике прочитывается и второй, неявный слой: в некоторой степени это не только отчет Шапориной о своей жизни, но история великих иллюзий, охватывавших русскую интеллигенцию (или, в более широком смысле, образованный класс России), иллюзий в конечном счете ставших причной великой катастрофы, постигшей нашу страну в XX веке. На протяжении большей части своей жизни Шапорина была свидетелем этой катастрофы, пыталась выжить в ней и как-то с ней примириться.
Иллюзий этих несколько. Прежде всего, овладевшая умами еще в середине XIX столетия – а Шапорина в полном смысле продукт той эпохи – идея прогрессивного развития, мысль о том, что знание (а в более узком смысле – образование) и его плоды непременно принесут всем жизнь счастливую и достойную, изменят самого человека, а искусство станет помощником в этом деле. Нужно лишь убрать все помехи. Помехой такой казался "старый мир" – и потому-то так мало у него оказалось идейных защитников. Шапорина с ее увлеченностью новым демократическим искусством здесь нисколько не исключение. Другая иллюзия – столь же, если не более, старая идея о преобразовательной силе искусства и вообще культуры (разумеется, европейской – к которой примыкает идея о культурной мощи Запада, его передовой роли). Третья – это великодержавная идея. Как известно, с гибелью Российской империи она благополучно перенеслась на Россию советскую и позже – на Советский Союз, которому отводилась поистине мессианская роль – лидера мировой революции и всего человечества. Большевики собирались перекроить весь мир по лекалам страны Советов – иначе как великодержавием это не назовешь.
На протяжении XX века эти умозрительные концепции рушились, подчас погребая под собой своих адептов. Шапорина – не исключение, она честный русский интеллигент, пробирающийся среди руин и обломков. Блокада – с ее реальными руинами – стала лишь последней каплей, когда испытанию подверглась главная иллюзия – гуманистическая идея о том, что человек по природе своей хорош. Мы знаем теперь, что это не так: человек по природе своей – только человек. Собственно, мы могли бы заметить это и раньше, во время Гражданской войны, но иллюзии прогресса, всеобщего блага, великодержавия работали слишком хорошо. Война отправила их на свалку – показав их оборотную, инфернальную сторону. Россия тогда и правда обернулась к тоталитарно-прогрессисткому Западу своею азиатской рожей, но это был всего лишь адекватный ответ. Запад, культурная Германия, родина, между прочим, научного коммунизма, желала видеть в нас варваров – мы для нее и сделались таковыми. Но у варваров не может быть интеллигенции – и Шапорина, как и многие ее единомышленники, оказалась в положении человека, пережившего свою эпоху. Она цепляется за обрывки иллюзий, пытается как-то определить свое место в новом времени – и в итоге ухватывается, как и многие представители образованного класса, за гротескную, наполовину выдуманную национал-патриотическую идею, поскольку та отчасти сохраняет идею великодержавия и направлена против инфернального Запада, так жестоко всех обманувшего – не сказано ли, что отец лжи – Сатана? Нового, впрочем, ничего тут нет – Хомяков на несколько десятилетий раньше выразил всю горечь русских образованных (и национально мыслящих) людей: "А как прекрасен был тот Запад величавый..."
Публикатор честно предупреждает о трех особенностях мировоззрения Шапориной: это любовь к России, национал-большевизм и антисемитизм. Комплекс знакомый, но удивительно встретить его так рано, да еще у человека совершенно иной культуры, чем нынешние его носители. Комплекс этот, однако, внешний по отношению к основе – православию и нравственному максимализму. Но все же от иных умозаключений иной раз вздрагиваешь, потому что видишь за ними иной путь России, на который страна могла бы ступить после февраля 1917 – и путь этот мог оказаться столь же, если не более печальным.